Пьесы [сборник] - Жан Жене

МАТЬ. Меня покойник не впечатляет.

КАДИДЖА. Останься здесь!

МАТЬ. Ах, была бы я Саидом, я бы заткнула тебя, черная дырявая пасть.

КАДИДЖА (с иронией). А ты не Саид? А кто ж тогда Саид? И где он, этот Саид?

МАТЬ. Он только что ушел — победа! — на суд, и он снова пойдет в тюрьму. И он там останется ровно столько, сколько следует отбыть за то, что он украдет у вас, когда выйдет, и столько, сколько потребуется, чтобы напустить на вас ту свору, которую я ношу в своем чреве. А что касается умершего, я больше не хочу…

КАДИДЖА (трем женщинам). А вы что скажете? (После недолгого колебания они отрицательно качают головами.) Видишь, это не я говорю, а общественное мнение.

МАТЬ (торжественно). А умерший? Что говорит мертвец?

КАДИДЖА (обращаясь к другим женщинам). Эй вы, что говорит мертвец? Слушайте! Слушайте его внимательно. Что он говорит. (Женщины прислушиваются, затем головами и руками делают отрицательный жест.) Ты слышала? Был голос усопшего…

МАТЬ. Я говорю вам…

КАДИДЖА (грубо ее прерывает). Но собаки, собаки в твоем чреве, слышишь, я спросила и собак, которые готовятся покусать нас, и они ответили: «Нет!» И собаки, и кобылы, и куры, и утки, и веник, и клубок шерсти — все сказали бы: «Нет!»

МАТЬ. Раз собаки говорят как вы, значит, вы говорите как они. (Женщины хотят на нее наброситься, она отступает в кулису, из которой появилась.) Хорошо, хорошо, сударыни. Вы не лжете… Вы не лжете, и здесь нечего сказать. Умерший, возможно, ответил именно так, как вы говорите, но я хочу удостовериться и завтра в полдень приду к нему и спрошу. А сегодня что-то очень жарко, и я уже получила свою порцию мух, вылетевших из ваших поганых глоток.

Она хочет выйти, но, так как она оказалась на левой части авансцены, Кадиджа и остальные женщины преграждают ей путь. Но именно они выйдут задом.

КАДИДЖА. Не двигайся. (Остальным.) Вы-то, надеюсь, будете плакать как надо. И стонать достаточно протяжно и сильно. Вибрирующим голосом, странным. Не дыша. Этот умерший — не такой, как другие.

ХАБИБА. Что в нем такого особо хорошего, сейчас, когда он умер?

Мать хохочет.

КАДИДЖА (строго). Нам велели оплакивать умершего, который больше чем обыкновенный мертвец. Будем плакать и стонать.

Четыре женщины выходят, отступая в глубь сцены, оставив Мать одну, в глубине сцены, слева.

ШИХА. Хорошая причина. Когда мой сын Абдалла отказывается давать мне объяснения, в первый момент мне неприятно, но потом я успокаиваюсь…

Мать снова хохочет.

…и мне нравится, когда мне велят смеяться или плакать неизвестно по какому поводу. Мои мужчины хотят, чтобы мой смех и плач звучали красиво. Ведь у меня нет ни огорчений (у них все огорчения), ни радостей. Я могу выполнять свою работу… с кротостью…

МАТЬ (вдруг придя в ярость, повернувшись к зрителям). С кротостью! Убирайтесь! Проводите кротость на кладбище, а я вам говорю, что сегодня, когда наступит ночь, если вы не придете на площадь, я, хоть хромая, хоть пополам согнувшись, приду под луной в ваши жилища. И если вы будете спать, я заставлю вас воровать во сне, эскалопы и кур, всю ночь напролет. Я вам повторю по сто двадцать семь раз сто двадцать семь ругательств, и каждое будет так прекрасно, что они озарят вас, сударыни…

Женщины исчезли. Мать оборачивается и только тогда замечает, что их нет.

Какое-то время она в замешательстве бродит вокруг сцены, будто сдерживая в себе нерастраченную энергию, затем вдруг, уперев руки в бока и раскорячив ноги, развернувшись в сторону правой кулисы, где исчезли женщины, она извергает из себя многоголосый лай, словно лает целая свора.

Входит Лейла и присоединяется к ней.

Они на несколько секунд затихают, и из-за кулис, куда ушли женщины, слышится мычание коров. Мать и Лейла снова начинают лаять, затем снова останавливаются: и опять вдалеке раздается мычание и топот копыт целого стада. Мать и Лейла вглядываются в кулисы, затем переводят взгляд на потолок. Топот продолжается. Становится менее различимым. Наверху справа появляется огромная луна. Тишина. Мать оборачивается и, увидев Лейлу, начинает на нее лаять, и вдруг женщины превращаются в двух собак, готовых разорвать друг друга. Луна начинает перемещаться и исчезает. На ее месте появляется другая ширма, более высокая, чем предыдущая, она медленно выдвигается на сцену вместе с черной эстрадой. Следующая сцена таким образом будет играться на двухметровой высоте по отношению к уровню пола. Нижняя ширма, изображающая площадь, вдвигается в кулисы. Мать и Лейла продолжают лаять. Ярко освещена только верхняя ширма. Мать и Лейла — в полумраке.

Комментарии к шестой картине

Актрисы должны играть эту сцену по-клоунски, даже если в ней удастся добиться высшего драматического накала: то есть, несмотря на серьезность проклятий, произносимых Матерью и женщинами, зрители должны чувствовать, что это всего лишь игра.

Актрисы должны произносить свои реплики так, словно каждая из них в любой момент готова прыснуть от смеха.

Думаю, трагедию можно описать следующим образом: смех сквозь слезы отсылает нас к первородному смеху, то есть к мыслям о смерти.

В этой сцене у всех женщин должны быть потрепанные, возможно даже совсем ветхие, зонтики, похожие на паутину.

Мать в своих лиловых лохмотьях должна выглядеть агрессивной и уверенной в себе.

Картина седьмая

Ширма представляет собой четыре полотнища цвета известки. В ней вырезано окно. За окном — солнце. Перед ширмой на столике — огромный Коран. Название его напечатано латинским шрифтом. Над Кораном подвешена зажженная лампочка.

Одежда Женщины: зеленое шелковое платье.

Чиновник: традиционная белая накидка. Европейский черный пиджак. Зеленый тюрбан.

Флейтист: желтые штаны. Обнаженный торс, босые ноги.

Голубая каскетка.

Человек, который пописал: черные брюки, зеленые ботинки, розовый пиджак.

Полицейский: белая форма.

Кади-Судья: традиционная алжирская одежда голубого цвета, бледно-розовый тюрбан.

Стоят два охранника. Сидят: Человек, который пописал, Флейтист, Женщина.

Когда входит Чиновник, все встают.

ЧИНОВНИК (зрителям). Сидите. Господин Кади пока не выйдет.

Во время всей его реплики Полицейский проявляет нетерпение, трясет ногой, клацает зубами.

ЖЕНЩИНА. Опять ждать! Как всегда, когда имеешь дело с судейскими! Я в своем праве, а кроме того, мне надо кормить малыша.

Ее речь перебивает лай женщин — это Мать и Лейла, лая друг на друга, изображая собак, направляются в левую кулису.

ЧИНОВНИК. Он все еще грудь сосет? Каждый раз, когда тебя вызывают в участок, у тебя оказывается крикун-сосунок.

ЖЕНЩИНА (язвительно). Что может быть лучше, чтобы поддерживать правосудие?

ЧИНОВНИК. Обычный трюк, вечные уловки бедняков, потерпите, сейчас Его Превосходительство